Чувство смутной тревоги не отступало. Казалось, не было никаких внешних поводов для беспокойства, но ощущение, что кто-то плачет внутри, неотступно следовало за Людмилой с самого утра. В таком состоянии она провела тренинг, создавая картину уверенности, легкости достижения целей, спокойствия и прочих наносных вещей, подкрепляющих тему тренинга. Людмила была убедительным тренером, прекрасно владеющим информацией и её подачей, а также множеством секретов для завоевания и удержания внимания аудитории, которым она обучилась на курсах актерского и ораторского мастерства, уроках по имиджу и т.п.

-Погода и усталость. Только и всего, — подбадривала себя Людмила. — Ну пойди, побалуй своего внутреннего ребенка.

Она зашла в кофейню и расположилась на своем любимом месте возле окна. Ей нравилось бывать здесь и наслаждаться минутами передышки, антрактами в спектакле под названием «Жизнь», чувствуя себя зрителем, а не актером. Обычным зрителем ей, увы, не удавалось быть в силу природного любопытства, объёма знаний и житейской мудрости. Скорее, она ощущала себя зрителем, смотрящим спектакль из-за кулис, она как бы подсматривала за жизнью города и его обитателей, угадывала мысли, настроения, желания.

Сегодня, к тому же, лил дождь. Людмила обожала смотреть из окна на дождь. Дождь растворял краски на холсте мира, превращая и без того иллюзорную реальность в пятна, брызги и кляксы. Но даже дождь сегодня был какой-то печальный. Небо словно плакало и протягивало руки, проводя своими каплями-пальцами по стеклу. 

Кто-то плакал внутри Людмилы, небо плакало дождем снаружи. Эти двое плачущих тянулись друг к другу, зажимая Людмилу в своих объятиях и заливая слезами.

«Нет, ну только не сейчас», — воззвала Люда к мелькнувшему в голове воспоминанию. Но мысль уже проявилась, расположилась в голове и не собиралась уходить.

В такой же проливной дождь, семь лет назад, она уходила из дома. У двух взрослых женщин, матери и дочери, накопилось так много обид, разочарований, претензий друг к другу, что между ними выросла стена непонимания и злости. Люда оцарапала всё сердце о материнские насмешки, оскорбления, унижения, решив, в конце концов, что мать её просто не любит. Уходила она достаточно спокойно, без скандалов. Но в самых дверях всё испортила, сказав, как ей казалось, добрые безобидные слова: «Прости меня, мама (повисла долгая пауза). И я тебя прощаю».

Шаткое перемирие на этом закончилось. Людмила катила чемодан, мокрая от дождя и слез, а в след ей летели, как камни, слова: «Тварь неблагодарная, прощает она меня. Пошла вон отсюда!!!»

Мать запустила в нее крышкой от кастрюли. И эта крышка наглухо закрыла и без того узкий канал связи между ними.

Несколько лет, в моменты мытарств, поисков жилья, работы и бесконечной череды неудач, Людмила люто ненавидела свою мать. Когда жизнь стала понемногу налаживаться, она начала мать презирать. Спустя еще пару лет, пришло прощение, как ей думалось, и даже возникло желание повидаться. Но Людмила настолько боялась нарушить мир, который наконец-то восстановился в её душе, мир, в котором черные краски затерлись, а образ матери здесь, за 700 км от её фактического нахождения, стал если не лучезарным, то, по крайней мере, достаточно светлым.

Людмила расплатилась по счету и пошла к машине. По-прежнему шел дождь, на город опустились сумерки, но она решила, что поедет к матери сейчас, в эту самую минуту.  Почему-то, на душе стало легче, словно эти двое плачущих разомкнули свои объятия и радостно уселись в её машину. Она включила музыку и двинулась в путь. В какой-то момент дорога стала казаться легче, и она обнаружила, что дождь закончился. Несколько раз ей пришлось остановиться, чтобы порыдать в голос, потому что комок в горле мешал ей дышать и концентрироваться. Пару раз она останавливалась, чтобы снять напряжение в теле, выходила из машины, кричала в ночь и топала ногами. Несколько раз пила кофе на заправке и улыбалась непонятно чему. Она пыталась и не могла вспомнить ни одной веской причины, по которой они ссорились с матерью. Все чувства и эмоции перемешались, соединились как-то иначе, и пустая ночная трасса стала представляться ей мостом над пропастью.

У Люды настолько улучшилось настроение, что она решила поговорить с тем, кто несколько часов назад плакал внутри неё.

— Понимаешь, я общаюсь на языке чувств, а она – на языке действий. Ей важно, чтобы все было во внешнем плане хорошо: сыто, чисто, тепло, надежно, устойчиво. А мне важно испытывать чувства, говорить о чувствах, разделять чувства, быть понятой на чувственном уровне. Нам не хватало декодера. Как думаешь, уверенность на 100% в том, что я любима, могла быть этим декодером? Если все действия, слова, события, мысли, пропускать сквозь установку «Я любима», наверное, это позволит избежать сотни бессонных ночей и пролитых слез. Знаешь, а за фразу: «И я тебя прощаю», мне стыдно уже давно. Какая глупость, считать, что у меня есть право кого-то обвинять, чтоб потом прощать. Какая филигранная гордыня!

Под утро на Людмилу стал накатывать страх, что она может не успеть. Она прибавила скорость и только сейчас осознала и призналась сама себе, насколько важное значение имеет мать в её жизни. «Пусть она будет. Пусть она будет такой, какая есть. Я не жду от неё ничего. Пусть бранится, если хочет. Пусть она только будет. Пожалуйста!!!»

На рассвете она подъехала к материнскому дому. Несколько минут Люда не могла выйти из машины, унимая трепыхающееся сердце.  Калитка в палисадник была распахнута, дверь в дом — отперта. Сердце защемило, Людмила рывком открыла дверь и вошла внутрь.

Мать сидела за столом с двумя фарфоровыми чайными чашками из сервиза, прикосновение к которому считалось ранее строгим запретом, и горой горячих румяных блинчиков с яблочным припеком (Людиными любимыми). Закипающий на плите чайник смешно присвистывал. Люда плюхнулась на стул, потом спохватилась и побежала мыть руки, борясь с желанием обнять мать и страхом всё испортить, вернулась и села обратно на стул. Мать налила горячего чая в чашки. Людмила, испытав за эту ночь столько эмоций, сколько и за 10 лет не каждый испытает, выпив чаю, разомлела и безмятежно заснула прямо тут, за столом. Когда она приоткрыла глаза, увидела, что ноги её заботливо одеты в шерстяные носочки и уложены на скамейку, сама она укрыта пледом, а мама сидит на стульчике и любуется ею. «Безусловно, вся эта дурь и нелепость в их жизни была им нужна», — подумала Людмила. Ведь как бы они иначе поняли, что любят друг друга?!?».

— Доброе утро, мам!

— Доброе утро, доченька!

Две взрослые женщины тепло приветствовали друг друга…